Зарубежные альтернативы евразийству как потенциальный вызов для России

30 лет, прошедшие после распада СССР, приблизили евразийство к статусу полуофициальной идеологии в ряде постсоветских стран, включая Россию 1 2. Дискуссии о том, насколько евразийство соответствует реалиям современных международных отношений, продолжаются до настоящего времени. Однако исследователи часто обходят стороной важную проблему: в других странах на протяжении последних 200 лет также существовали свои аналоги и интерпретации понятия “евразийство”. Эти варианты альтернативного евразийства в прошлом превращались в полноценные политические проекты, причем недружественные России, и есть основания ожидать, что подобный сценарий может повториться и в нынешнем столетии. Поэтому в данной статье поставлена задача проанализировать альтернативные евразийские проекты, показать их эволюцию и потенциал для возрождения в среднесрочной перспективе. Для достижения этой цели автор использовал методологию сравнительно-исторического анализа, восходящую к работам немецкого социолога Макса Вебера (1864–1920) и американского социолога Рейнхарда Бенедикса (1916–1991), постулировавших поиск сходства определенных идеологий на базе сравнения присущих им идеологических концептов 3 4.

Методология М. Вебера позволяет выделить “идеальные типы”, под которыми в данном случае понимается идеология евразийства. В ее рамках существует борьба между различными идейными направлениями, которые нередко отрицают ряд установок друг друга. Однако, вычленив набор базовых концептов, мы можем синтезировать обобщенный образ идеологии: ядро концептов, которые разделяют в той или иной форме все авторы, относящие себя к евразийству. И здесь, если использовать методологию Р. Бенедикса, возникает потенциал для сравнения идеологии русского евразийства с западноевропейской индоевропеистикой. Ряд ключевых концептов евразийства удивительно совпадает с индоевропейскими (в прошлом индоарийскими) теориями, которые некогда были популярны в странах Западной Европы и в превращенной форме отчасти перешли в США.

Гипотеза автора заключается в следующем. Помимо России были и другие государства, воспринимавшие себя как особые культуры, синтез Запада и Востока и выдвигавшие политические проекты переустройства Евразийского континента. Комплекс идей, близких российскому евразийству, высказывался в этих странах под оболочкой индоевропеистики или различных геополитических проектов. Эти индоевропейские, или квазиевразийские, проекты зачастую были построены в рамках противостояния с Россией и выступали альтернативными по отношению к ее политике в Евразии. Наиболее ярко подобные проекты проявились в истории Великобритании, Германии и отчасти США, что и выступает предметом анализа данной статьи. Многие из этих проектов как будто стали достоянием истории, но некоторые существуют и даже возрождаются в обновленной форме в наши дни, что может создать трудности для сегодняшней России.

 1 По мнению автора, термин “квазиевразийство” здесь был бы уместен, поскольку представители этого течения не позиционировали себя как евразийцев, но выдвигали близкие русскому евразийству идеи.

В современной политической науке понятие “евразийство” недостаточно отрефлексировано и используется в трех значениях:

1) как идеология, возникшая в среде белой эмиграции в начале 1920-х годов, которая постулировала “поворот на Восток” как возвращение к наследию допетровской России;

2) как совокупность историко-философских концепций, рассматривавших “Россию–Евразию” как самобытную цивилизацию, объединившую элементы Востока и Запада;

3) как теория и практика евразийской интеграции на постсоветском пространстве.

В чистом виде теория евразийства не существовала никогда: внутри этого движения всегда происходила борьба различных групп и течений, отношения к определенным историческим событиям и политическим процессам. Современные сторонники евразийства в России, например, не во всем согласны с теоретиками евразийства в белой эмиграции, равно как и с историческими теориями Л.Н. Гумилёва (1912–1992) или В.Л. Цымбурского (1957–2009), хотя многие авторы считают их “евразийскими”. Непреодоленным остается раскол на “левых” и “правых” евразийцев, тянущийся еще с раскола внутри русской эмиграции: если первые были готовы признать СССР и “советскую цивилизацию” продолжением исторической России, то вторые ее категорически отрицали как антинациональный проект, видя альтернативу в монархической идеологии или даже в русских коллаборационистских движениях времен Второй мировой войны 5. Евразийство выступает, скорее, не идеологией, а комплексом зачастую противоречивых идеологий, объединенных некими общими компонентами 6. В этом смысле утверждения, что какая-то идеология не является евразийской из-за отсутствия в ней определенного компонента вряд ли корректна: в самом евразийстве до настоящего времени нет идеологического единства.

Французский историк Марлен Ларуэль попыталась выделить четыре базовых концепта, характерных для евразийской идеологии: 1) критика западной цивилизации и пути ее развития; 2) утверждение общей исторической судьбы народов России и бывшего СССР; 3) представления о необходимости имперской формы управления “центральным” пространством Евразии; 4) вера в существование культурных констант, которые объясняют более глубокий смысл современных политических событий 7. Оставляя в стороне негативные политические оценки евразийства со стороны М. Ларуэль, полагаю, что некоторые из ее положений можно развить в устойчивые идеологемы евразийства. Эти идеологемы были заложены классическим евразийством 1920-х годов, и в той или иной форме повторялись в других евразийских или неоевразийских подходах.

Первая идеологема – представление о Евразии как особой цивилизации, построенной на синтезе европейской и азиатских культур. Основатели евразийства П.Н. Савицкий (1895–1968), Н.С. Трубецкой (1890–1938), Г.В. Флоровский (1893–1979), в отличие от славянофилов XIX в., настаивали не просто на особом характере русской цивилизации, но и на ее тесной связи с тюрко-монгольским миром 8. Сами евразийцы не дали определения своему течению: они ограничивались выделением Евразии как особого мира внутри материка Евразии. Только П.Н. Савицкий определил ее как единый ареал, включающий в себя три равнины: Восточно-Европейскую, Западно-Сибирскую и Туркестанскую. Н.С. Трубецкой дополнил это лингвистическими построениями: по его наблюдениям, праславянский диалект был ближе к праиранскому, чем к западным праиндоевропейским диалектам 8.

Вторая идеологогема – снятие дихотомии Запад–Восток. Этот аспект чаще всего остается в стороне у американских критиков евразийства, сосредоточенных почему-то преимущественно на теории российского философа А.Г. Дугина. Между тем именно здесь пролегает водораздел между евразийством и простой модой на восточные мотивы в культуре, что было характерно для Европы колониальной эпохи. Евразийская мысль предполагает не просто увлечение Востоком, а как минимум равноправное отношение Европы к Востоку или даже вторичный характер европейской культуры по отношению к восточной. Последовательный евразиец зачастую рассматривает саму европейскую культуру как порождение восточной, ее отпочковавшуюся часть, что нашло свое выражение, например, в теориях прихода ряда европейских народов из Центральной Азии или России как наследницы Монгольской империи. “Концепции истории Старого Света, как истории дуэли Запада и Востока, может быть противопоставлена концепция взаимодействия центра и окраин, как не менее постоянного психологического факта”, – писал один из основателей евразийства М.П. Бицилли 8.

Третья идеологема – объединение “Запада” и “Востока” (в их европейском понимании) в чем-то третьем. Дадаист или ориенталист относится к искусству народов Африки или Новой Зеландии с пиететом или слегка высокомерным интересом; евразиец же утверждает, например, что ближайшие родственники немцев – персы, а русских– народы Центральной Азии, то есть и те, и другие составляют как бы одно целое. Монгольская империя, находившая в фокусе построений евразийцев, не была ни “Западом”, ни “Востоком”: она контролировала бóльшую часть Евразии, взаимодействуя и с католической Европой, и с Византией, и с арабским миром, и с цивилизациями Юго-Восточной Азии. Запад и Восток как бы сливаются в единой Евразии, создавая некую общую систему.

Четвертая идеологема – растворение истории национального государства в истории Евразии. Русские евразийцы отказались воспринимать Древнерусское государство (Киевскую Русь) как предшественника России: последняя, по их мнению, сложилась только в XV в. под влиянием Золотой Орды, а в дальнейшем включила в свой состав татарские ханства 9. К истории России “приплюсовывается” история Золотой Орды как ее собственная часть, а за ней и вся история Монгольской империи. Однако последней предшествовали другие попытки государств Центральной Азии создать трансъевразийские империи вроде Великого Тюркского каганата VI в., осколком которого выступал знаменитый Хазарский каганат. Неслучайно классик неоевразийства Л.Н. Гумилёв начал книгу “Поиски вымышленного царства” (1970) с похода китайского полководца Бань Чао в I в. н.э. в Центральную Азию 10: с точки зрения евразийства это и есть начало русской истории, как бы парадоксально это ни звучало.

Пятая идеологема – постулирование имперского проекта, включающего в себя особую евразийскую цивилизацию. В евразийском манифесте 1927 г. говорилось: “Своеобразие это выражалось в укладе всеевразийской державы Чингисхана и его преемников в XII – XIV вв., в строе Московского государства XV–XVII вв. и даже в порядках императорской России XVIII–XX вв.” 8. Можно критиковать подходы евразийцев за спорную трактовку истории, но если воспринять евразийство как идеологию построения новой империи, то она приобретает внутреннюю логичность.

Наконец, шестая идеологема – противопоставление мира Евразии некоему Западу, который выступает противником евразийской цивилизации. При этом сам Запад в данном случае – очень условное понятие. Он олицетворен то США и Западной Европой (без германских стран), то Западной и Центральной Европой, то всей Европой за пределами России, то вовсе католическо-протестантскими корнями, хотя католики и протестанты, а также различные ответвления протестантизма воевали друг с другом намного дольше и ожесточеннее, чем с православной Россией. В настоящее время эта критика стала более предметной: “Запад” как единое целое сложился только по итогам Второй мировой войны и представляет собой совокупность институтов ЕС и НАТО.

Здесь, однако, возникает важный вопрос: насколько все эти евразийские идеологемы являются специфически русскими? Идеи общности Евразии, объединения Востока и Запада, замены национальной истории евразийской и построения Евразийской империи выдвигались и в других государствах11. Квазиевразийские подходы, существовавшие в других странах, рассматривали свои страны как особые цивилизации или миры, объединившие в себе элементы Европы и Азии, хотя и не тождественные им обеим. Их теоретики выдвигали проекты построения империй или блоков, соединяющих в единую систему западные и незападные страны Евразии. Альтернативное евразийство предполагает представление о своей стране как об особой культуре, находящейся между Западом и Востоком, отделение ее от европейской культуры и наличие проектов переустройства Евразии. Российские евразийцы нередко повторяли их построения, причем “квазиевразийцам” других стран гораздо успешнее удалось решить вопрос о связи своих стран с историей и культурой народов Востока.

Комплекс квазиевразийских идей был сформулирован в Великобритании XVIII – XIX вв. Семилетняя война (1756–1763), положившая начало британскому завоеванию Индостана, пробудила у англичан интерес к Индийской цивилизации. Этому способствовали и расчеты британской элиты: опереться в борьбе с Империей великих моголов на индуистское население, недовольное властью мусульманской элиты.

У истоков британского квазиевразийства стоял английский филолог Уильям Джонс (1746–1794), который сфокусировался на изучении древнеиндийского языка санскрита 12, опубликовав переводы на английский язык из древнеиндийского поэта Калидасы. Английский филолог разработал теорию сравнительного языкознания, согласно которой санскрит является праязыком всех индоевропейских (в то время арийских или индоарийских) народов. Отсюда следовал его вывод о родстве всех индоевропейских народов, наличии у них в прошлом общей прародины. В дальнейшем британская колониальная администрация предприняла комплекс мер по “воскрешению” домусульманской Индии (прежде всего, культуры империи Гупт III–VI вв.), создав для достижения этой цели несколько центров.

Азиатское общество было основано в 1784 г. У. Джонсом в Калькутте (современная Индия). Центром его деятельности стало изучение домусульманской литературы Индостана. Чарльз Уилкинс (1749–1836) перевел с санскрита памятник индуистской литературы “Бхагавад-гиту”, сборник басен “Хитопадеши” и издал “Грамматику санскрита”. Джон Шор, возглавивший общество после смерти У. Джонса, перевел с персидской версии санскритского религиозного труда “Йога-Васиштхи”. Генри Томас Колбрук (1765–1837), президент общества в 1806–1815 гг., выпустил критическое издание санскритского словаря “Амаракоша”. Еще большую роль сыграл Гораций Хельман Уилсон (1786–1860), издав англо-санскритский словарь, осуществив перевод на английский язык “Ригвед” (собрание религиозных гимнов предположительно XII в. до н.э.), “Вишну-Пурана” (священный текст индусов), поэмы Калидасы “Мегхадута”. В 1832 г. общество было переименовано в “Азиатское общество Бенгалии”, стало выпускать журнал, а с 1848 г. санскритскую серию Bibliotheca Indica. 

Королевское азиатское общество Великобритании и Ирландии, основанное в 1823 г. Это общество сразу получило привилегированный статус, став Королевским. В дальнейшем было основано несколько научных обществ, которые считались отделениями Королевского азиатского общества: в Бомбее, Шри-Ланке, Гонконге, Шанхае, Японии, Малайзии и Корее.

Азиатское общество Мумбаи, у истоков которого стояло основанное в 1804 г. Бомбейское литературное общество. В 1829 г. Литературное общество Бомбея объединилось с Королевским азиатским обществом на условиях сохранения административной и финансовой независимости и стало известно как Бомбейское отделение этой лондонской организации. Членами общества сначала могли становиться лишь европейцы, но затем доступ был открыт и индийцам. В 1873 г. с Бомбейским отделением объединилось Бомбейское географическое общество, а в 1896 г. – Антропологическое общество Бомбея.

Индийский институт при Оксфордском университете, основанный в 1883 г. по инициативе востоковеда Моньера Монье Уильямса (1819–1899). Важнейшими его достижениями стали библиотека, специализирующаяся на истории и культуре Южной Азии (особенно Гималаев и Тибета), а также музей, смоделированный по образцу Музея Индии в Южном Кенсингтоне.  

Археологическое управление Индии, образованное в 1861 г. на базе Азиатского общества. С 1872 г. стал выходить археологический журнал Indian Antiquary, а с 1888 г. – отдельное издание Epigraphia Indica, в котором публиковались тексты и переводы древних и средневековых надписей. Успехом общества стала деятельность известного английского археолога Джона Хьберта Маршалла (1876–1958), установившего существование Хараппской цивилизации III тыс. до н.э. – более древней, чем Ведийская.

В империи Великих Моголов государственным языком был персидский (фарси), а разговорным урду 13. У. Джонс и его последователи возродили санскритскую слоговую азбуку деванагари, которая легла в основу языка хинди – в противовес арабской письменности языка урду. На ее основе был воссоздан язык хинди, объявленный официальным в штате Бихар в 1881 г. С этого момента появилось юридическое разделение языков хинди (для индуистов) и урду (для мусульман).

Британская администрация также сделала ставку на возрождение индуизма в противовес исламу (Hindu revivalism). У истоков этого движения стоял раджа Рам Мохан Рой (1772–1833): он, изучив английский язык, основал в 1828 г. реформистское движение Брахмо самадж (Общество Брахмы). Однако подлинный поворот совершил Даянанда Сарасвати (1824–1883), основавший в 1875 г. индуистское реформаторское движение “Арья самадж” (Общество ариев). Оно акцентировало внимание на возвращении к “истинному ведийскому индуизму”, очищение индуизма от всех влияний, проникших в него из других религий за весь послеведийский период 14.

Итогом деятельности британской администрации было становление Индии как политического субъекта. 2 августа 1858 г. британский парламент под влиянием восстания сипаев принял Акт о лучшем управлении Индией (Act for the Better Government of India), который передал функции управления от Ост-Индской компании Британской короне. Окончательно Ост-Индская компания упразднялась в 1874 г.: верховным собственником земли в Индии стала Британская корона. Для легитимизации своей власти в 1876 г. королева Виктория была провозглашена императрицей Индии, что сделало Великобританию Британской империей. Специфика этой империи заключалась в ее параевразийской идентичности – британский монарх получил императорский титул за счет наличия определенных неевропейских владений в виде Британской Индии.

“Большая игра” с Россией вовлекла в британский проект южную часть Центральной Азии. Еще в конце 1810-х годов британские географы Уильям Муркрофт (1767–1825) и Джордж Требек (1800–1825) утверждали, что русская армия может нанести удар через Персию и Афганистан. Концепцию буфера (или “подушек безопасности”) для Индии разработал британский дипломат Александр Бернз (1805–1841). Великобритания начала экспансию по четырем направлениям:

– Непал, который после войны с Ост-Индской компанией (1814–1816) передал ей завоеванные ранее территории в Сиккиме, Кумаонеме и Гархавале;

– Сикхское королевство, с которым в 1831 г. был заключен договор о военном союзе;

– Синд (юго-запад современного Пакистана), который по условиям мирного договора с Ост-Индской компанией 1803 г. лишался своих владений между реками Ганг и Джамна, отказывался от сюзеренитета над раджпутскими княжествами, и оплачивал содержание британского корпуса, который располагался у его границ;

– Афганистан, три войны с которым завершились поражением Великобритании.

Политика Великобритании сформировала пласт “британского наследства” в Южной Азии в виде Индии, Пакистана, Афганистана, Непала и Бутана, составивших оппозицию российской Центральной Азии. Русско-афганская граница, установленная русско-британскими соглашениями 1873 и 1885 гг., сохранялась с небольшими изменениями до распада СССР в 1991 г. Граница Афганистана с британской Индией (“линия Дюранда”) была определена Кабульским соглашением 1893 г. В дальнейшем границы, проведенные британской администрацией, стали основой для современных государств Южной Азии: Афганистана, Пакистана, Индии, Непала и Бутана. Эти государства выступают наследниками британского квазиевразийского проекта подобно тому, как современные страны Центральной Азии – продолжением политики СССР.

Британское квазиевразийство стало, таким образом, культурно-политической моделью, в рамках которой европейская держава европейская держава, Британия, “возрождала” древнеиндийскую культуру, которая почти исчезла, то есть по факту практически воссоздавала заново по своему усмотрению. В дальнейшем данное воскрешенное образование (Британская Индия) обеспечило Великобритании имперский статус. Однако “британское наследство” имело и другую сторону: именно в Британской империи зародилась индоевропеистика – теория наличия у индоевропейских народов общей прародины и общего праязыка. Эти исследования доказывали единство Запада и Востока, то есть в каком-то смысле воплощали мечту российских евразийцев на практике.

Концепты британского квазиевразийства не ушли в прошлое, а вполне успешно исповедуются в рамах Британского Содружества (в настоящее время – Содружества). Последнее постулирует себя как некий единый мир, завязанный на британскую культуру, к которому принадлежат и белые переселенческие страны (Австралия, Канада), и страны Южной Азии (Индия, Пакистан), и даже культуры Океании (маори Новой Зеландии). Выход Британии из ЕС в 2020 г. уже породил дискуссии в Великобритании о возможности запуска интеграционного проекта на базе бывшей Британской империи. Однако в современном мире британское квазиевразийство передало эстафету США в реализации квазиевразийских проектов в Центральной и Южной Азии.

Не менее мощным оказалось немецкое квазиевразийство. Немецкая философия изначально позиционировала себя как альтернатива французскому Просвещению, и обращение к Востоку позволяло придать этой альтернативе эмпирическую основу 15. “Моду на Восток” принесли в германские государства математик Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716) и философ Кристиан Вольф (1679–1754). Первый лично увлекался конфуцианством и во многом на его основе сформировал свои идеи “простой субстанции” и “предустановленной гармонии”. Второй популяризировал в германском обществе учение китайского философа Конфуция. С этого времени китайские и арабские аллюзии и образы органически вошли в немецкую культуру: достаточно вспомнить, например, мотивы сказок Э.Т.А. Гофмана и В. Гауфа.

Ключевую роль в немецком “повороте к Востоку” сыграл поэт Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832). Еще в молодости он работал над трагедией “Магомет” и написал балладу “Бог и баядера” 16. Затем Гёте обратил внимание на собрание стихотворений персидского поэта Хафиза (XIV в.) “Диван”, переведенный на немецкий язык Йозефом фон Гаммер-Пургшталь. Откликом на него стал сборник Гёте “Западно-Восточный диван” (1819), содержавший стихотворение “Завет староперсидской веры”, где Авеста трактовалась как вера в торжество света над тьмой. В другом стихотворении “Хеджра” Гёте указывал на превосходство мусульманского мира над современным ему Западом: “Там, наставленный Пророком // Возвратись душой к истокам, // В мир, где ясным, мудрым слогом // Смертный вел беседу с Богом”.

Поворотным моментом стал выход в 1762 г. работы итальянского автора Фредерико Августини Антони Георги “Тибетский алфавит”. «Мало кому известно, например, что Иммануил Кант (1724–1804) имел вполне адекватные представления о философском даосизме и буддизме, причем не только о концепциях “дао”, “нирвана”, “шуньята”, но и о практике медитации. Из ссылок в его сочинениях видно, что ему была хорошо известна достаточно специальная тибетологическая работа Георги», – отмечает российский исследователь С.Ю. Лепехов 15. Кант трактовал Тибет как “пристанище человеческого рода во время последнего великого катаклизма, пережитого нашей Землей” 17. Это способствовало мистификации Тибета в немецкой культуре.

В сложных отношениях с культурами Востока находился немецкий философ Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг (1775–1854). Он ввел в немецкую культуру серию восточных мифологических восточных образов: Заратустры, Аримена, Вишну, Исиды, Озириса. “Индийцы – единственный народ, – писал Шелллинг, – у которого есть общее с греками, а именно тоже свободное, развитое во всех своих формах и точно также вышедшее из мифологии поэтическое творчество” 18. Шеллинг, правда, выступал против “индоманов”, которые рассматривали санскрит как изначальный язык (праязык). Одним из таких “индоманов” был, видимо, другой немецкий философ Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803), объявивший горные системы Гималаи и Гиндукуш прародиной всего человечества 19.

Не остался в стороне от общего увлечения Востоком и Г.В.Ф. Гегель (1770–1831). Он написал обширную рецензию на работу Вильгельма фон Гумбольдта (1767–1835) “Об эпизоде Махабхараты, известном под названием Бхагаватгита”. Гегель рассмотрел это произведение в контексте исторических реалий Древний Индии и разобрал индийские мифологемы 20. В отличие от будущих поколений немецких философов он относился к восточным мыслителям скептически. Китайскую философию Гегель характеризовал или как чисто нравственную (Конфуций) или неопределенную, некатегориальную (Лао-цзы), а индийскую философию как сугубо религиозную. Однако представления Гегеля о восточной философии и его оценки стали в дальнейшем широко использоваться в немецкой востоковедческой традиции.

 “Моду на Восток” укрепил философ Артур Шопенгауэр (1788–1860). Он был знаком с переводами индийской литературы: “Законов Ману”, “Бхагаватгиты”, “Упанишад”. (В кабинете Шопенгауэра стояли бюсты И. Канта и Будды, как бы символизируя единение немецкой философии и Востока). Подобно классическому индийскому буддизму, Шопенгауер считал основной, не сводимой к другим, сущностью мировую волю 21. Это роднило систему Шопенгауэра с буддизмом в трех аспектах:

– представление о “безличном начале” (воле) как основе бытия;

– представление о личности как о производной от мировой воли;

– провозглашение этического пессимизма: страдания как основы человеческого бытия ввиду неспособности личности полностью реализовать волю и хотение.

У Гегеля в “Науке логики” указано, что бытие (Das Sein) и ничто (Das Nichts) есть одно и то же, но при этом они полностью противоположны друг другу: противоречие разрешается с помощью их синтеза, непосредственного исчезания друг в друге. Однако уже Шопенгауэр объявил “Ничто” последней целью, стоящей “за всякой добродетелью и святостью”. Немецкий философ-публицист Макс Штирнер заканчивает свою книгу “Единственный и его собственность” (1844) словами, напоминающими философию буддизма: “Единственном, тогда покоится оно на преходящем, смертном творце, который сам себя разрушает, и я могу сказать: Ничто – вот на чем я построил свое дело” 22.

Восточные мотивы стали преобладающими в философии Фридриха Ницше (1844–1900). В книге “Так говорил Заратустра” (1883) он приписал этому персидскому пророку идеи “сверхчеловека” и “вечного возвращения”, чем популяризировал идею близости Германии Востоку. Ницше отказался от европейской концепции линейного времени: если мир обречен проходить одни и те же ситуации, то исчезают сами категории “прогрессивного” и “отсталого”. Будущее – это один из вернувшихся вариантов прошлого, подобно тому, как происходит в природе смена времен года. В работе “По ту сторону добра и зла” (1886) философ выдвинул тезис об “удивительном сходстве всего индийского, греческого и германского философствования”, выводя его из “родства языков, благодаря общей философии грамматики, то есть благодаря бессознательной власти и руководительству одинаковых грамматических функций” 23. (Тем самым Ницше невольно описывал ареал индоевропеистики!).

Ницше привнес и конкретные восточные сюжеты в немецкую философию. Как показал американский исследователь Глен Т. Мартин, Ницше был близок индийскому философу Нагарджуне (II–III вв. н.э.) с его тезисом о том, что все дхармы пусты, бессущностны и безопорны: у обоих присутствует мотив движения от пустоты к высшей истине, посредством духовного освобождения 24. Американский философ Роджер Т. Эймс указал на очевидное знакомство Ницше с китайское философией. В частности Ницше, в своей “воли власти” во многом популяризирует концепцию “дэ” в даосизме: преодоление заданного пути избранными через духовное самосовершенствование. Аналогично нигилизм немецкого философа есть не что иное как результат его релятивизма, что сближает философские системы Ницше и Лао-цзы 24. Главное, однако, было в другом: после массовой популяризации философии Ницше сама Германия стала смотреться в Европе как не совсем европейская страна, а претендент на создание империи с “полувосточной”, или “полуазиатской”, культурой.

“Восточное” мировосприятие унаследовал от Ницше и немецкий историк Освальд Шпенглер (1880–1936), рассмотревший в работе “Закат Европы” (1918) исторический процесс как совокупность перманентно рождающихся и умирающих культур, проходящих в своем развитии замкнутый цикл от рождения до смерти. Это означало перенос дальневосточного восприятия времени на мировую историю: в своих морфологических таблицах Шпенглер описывает путь развития каждой культуры метафорами времен года: весна–лето–осень–зима. Здесь можно обратить внимание на сравнение Шпенглером эволюции Западноевропейской и Древнеиндийской цивилизаций 25. Весну Западной культуры, рождение ее “большого стиля”, он сравнивал с эпохой Вед; лето, рост городской культуры, – с эпохой Упанишад; осень, победу города над деревней, – с периодом Сутр и появлением буддизма, зиму, упадок цивилизации, – с распространением буддизма.

Один из героев советского кинофильма “Щит и меч” (1968) говорил, что Ницше “влил свежее вино в наши старые мехи”. В этом художественном образе заложен глубокий смысл: Ницше утвердил в немецкой мысли “моду на Восток”, противопоставив ее остальной европейской философии. Конечно, эта мода существовала в германских государствах со времен Лейбница, но ее во многом отличала элитарность, в то время как популярно-мифологический стиль изложения Ницше придал ей массовый характер. Это во многом и предопределило роль его философии для позиционирования Германии как “альтернативной Европы” по отношению к Западной Европе.

Если русские евразийцы только постулировали синтез Запада и Востока, то немецкие исследователи разработали целостную историческую концепцию близости Германии к Востоку – так называемую ариософию 26. Теория исторических рас появилась в Англии в XVII в., однако широкую популярность этот термин приобрел после Великой французской революции. Именно тогда во французской историографии получил распространение тезис графа Монлозье о расовых корнях революции: дворянство изображалось потомками завоевателей-германцев франков, а остальное население – потомками покоренных галло-римлян 27.

Во второй половине XIX в. теория исторических рас стала популярной в германских государствах. Здесь теория индоарийской расы сразу получила “ориентализацию”: само понятие “индогерманцы” (Indogermanen) означало некое смысловое объединение немецкой и индийской культур. Этот термин ввел немецкий лингвист Генрих Юлиус Клапрот (1783–1835), другой немецкий лингвист Фридрих Шлегель (1772–1829) начал употреблять сам термин “арийцы”. В работе “О языке и мудрости индийцев” (1808) он писал, что санскрит более древний, чем греческий и латинский языки, а значит, является самым близким к первоначальному языку, из которого произошли все остальные 28. В той же работе он предложил термин “арии” для обозначения завоевателей, спустившихся с Гималаев и заселивших Европу. Ф. Шлегель нашел в индийских сказаниях упоминания о далеких северных землях – упоминание о священной горе Меру, которая располагалась в районе крайнего Севера.

“Ориентализацию” арийской проблемы продолжил Христиан Лассен (1800–1876), сподвижник Шлегеля, заложивший основы санскритологии и иранистики в германских государствах. Х. Лассен издал четырехтомный труд “Индийская древность” (1847–1861), в котором объединил через арийскую тематику историю Древней Индии и Персии, а также начал подключать к ним историю Бактрии, то есть Центральной Азии 29. Более радикальных взглядов придерживался Отмар Франк, профессор филологии в Бамберге. В книге “Свет с Востока” он выдвинул теорию, что Персия была прародиной ариев, которые затем пришли в Индию, Египет, Грецию, Германию и заселили всю Европу.

К поиску индоевропейской прародины подключилась и лингвистика. Франц Бопп (1791–1857) создал сравнительную грамматику индоевропейских языков, доказав их единство 30. Филолог Фридрих Макс Мюллер (1823–1900) выделил три языковых центра развития: арийский, семитский и туранский, что объединило все индоарийские народы от Великобритании до Индии. Мюллер также утверждал, что буддизм – последовательное завершение, богословское резюме всех арийских религий, подобно тому, как ислам – семитских 31. Август Шлейхер (1821–1868) в работе “Компендиум сравнительной грамматики индогерманских языков” (1861) предложил концепцию родословного древа 32, согласно которой развитие индоевропейской семьи шло путем дробления ранее единого праязыка. Шлейхер вслед за немецким востоковедом Юлиусом фон Клапротом помещал прародину индогерманцев в Центральную Азию: по его мнению, миграция индоевропейцев шла из этого региона двумя путями: 1) южным (эллины, римляне, кельты); 2) северным (славяне и германцы).

Однако в последней трети XIX в. акцент был смещен на поиск северной прародины индогерманцев. Еще историк Карл Готфрид Мюллер (1797–1840) разработал концепцию, согласно которой цивилизацию Эллады основали пришедшие с севера племена дорийцев. Поиск северной прародины индогерманцев привел немецкую археологию к изучению Урнопольской культуры (Культуры полей погребальных урн), находящейся в то время на территории Германии и Австро-Венгрии, а затем к более ранней Культуре шнуровой керамики (Культуре боевых топоров). На северном происхождении арийцев настаивал австрийский филолог Карл Пенка (1847–1912), “восточную” теорию в спекулятивных целях использовали теоретики Третьего рейха, побудив немецких ученых и мистиков искать осколки арийской цивилизации на Востоке – в Гималаях, на Индостане и в Тибете.

В начале ХХ в. легенда о Шамбале попала в европейскую культуру в пересказе французского философа Рене Генона (1886–1951) 33. В новелле “Владыка мира” (иногда переводится как “Царь мира”, 1904 г.) он указывал: «После гобийской катастрофы учителя высокой цивилизации, обладатели знания, сыны Внешнего разума, поселились в огромной системе пещер под Гималаями. В сердце этих пещер они разделились на два “пути”, правой и левой руки. “Первый путь” назвал свой центр “Агарти” (“Скрытое место добра”) – и предался созерцанию, не вмешиваясь в мирские дела. “Второй путь” основал Шамбалу – центр могущества, который управляет стихиями, человеческими массами и ускоряет приход человечества к “шарниру времени”».

Восточное измерение стало частью учения классика немецкой геополитики Карла Хаусхофера (1869–1945), посвященное теории “жизненного пространства” (Lebensraum) 34. До Первой мировой войны К. Хаусхофер путешествовал по Восточной и Южной Азии, работал военным атташе в Японии. В 1922 г. он основал Немецкий институт геополитики в Мюнхене, с 1924 г. стал главным редактором журнала “Геополитика”. В теории К. Хаусхофера Германия могла получить “жизненное пространство” двумя путями: через колониальную экспансию или сухопутную экспансию в Евразии, что было, по его мнению, предпочтительнее и реалистичнее.

Проникновение восточных элементов в идеологию Третьего рейха стало итогом этой столетней ориентализации немецкой мысли – от использования тибетской свастики в качестве нацистского символа до официальных поисков “родственных” арийских народов на Востоке. Связующим звеном для немецкой экспансии на Восток стал вопрос о “русском наследстве”. С конца XIX в. теоретики германской экспансии на Восток утверждали, что присоединение к “Германскому рейху” российских немцев – необходимый этап завершения объединения немцев. Речь шла о так называемой немецкой дуге: Прибалтика (населенная остзейскими немцами), Причерноморье и Черноземье (с их крупными на тот момент немецкими общинами) и немецкого населения Поволжья 35. После революции 1917 г. в Германии укреплялся взгляд на Россию как на германизированную империю Романовых, которая погибла с их свержением 36. Соответственно Германия должна была забрать ту часть “своего наследства”, которую Россия якобы приобрела в петербургский период правления германизированной династии и элиты.

Инструментом политической деятельности Германии на Востоке стало “Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков” или “Аненербе” (нем. “Наследие предков”). Цели организации были сформулированы как “изыскания в области локализации духа, деяний, наследства индо-германской расы”. В 1939 г. “Аненербе” вошло в состав СС как его институт.

Перспективным партнером для Германии выступала Персия. Нацистская пропаганда использовала тезис об общем происхождении и родстве двух “арийских народов” – немцев и персов, что вызывало одобрение Резы-шаха (1925–1941). 22 марта 1935 г. по рекомендации германской дипломатический миссии Персию официально переименовали в Иран (“Земля ариев”). В том же 1935 г. Германия подписала торговый договор с Ираном и вышла на второе место в его внешнеторговом обороте после СССР.  

Другим направлением германской экспансии стал Тибет 37. В 1938–1939 гг. “Аненербе” организовало тибетскую экспедицию под руководством штурмбаннфюрера СС географа и зоолога Эрнста Шефера (1910–1992). Формально ее цели были заявлены как поиски прародины арийцев. Экспедиция посетила города Лхасу и Шигадзе, где получила полное собрание буддийского религиозного свода “Канжур” и другие древние тексты. Э. Шефер встречался с далай-ламой и вел переговоры о создании постоянно действующего германского представительства. По итогам миссии был установлен радиомост Берлин–Лхаса, действовавший до 1943 г.

В ариософии справедливо видели претензии на германскую экспансию. В то же время в рамках этого учения немцы как бы исчезали, заменялись неким полуфантастическим народом – арийцами. Его история включала в себя и ведическую Индию, и Персию, и Грецию, и эллинистические империи, и “Готскую цивилизацию”, и Германию, и полумифический мир опер Р. Вагнера. (Любопытно, что эта культура не является органичной ни для одной из земель Германии: она была искусственно сконструирована интеллектуалами Мюнхена и Кёнигсберга).

В ариософской форме немецкое квазиевразийство, видимо, ушло в прошлое. Однако интерес Германии к странам Ближнего и Среднего Востока сохраняется, что проявляется в многочисленных инициативах немецкой дипломатии на Востоке 38. На сегодняшний день “немецкий проект” на Востоке пока остается закрытым, однако по мере укрепления Германии он может и получить второе дыхание – пусть и в несколько иных формах.

Американское квазиевразийство – идеология, формирующаяся буквально на глазах нашего поколения. До настоящего времени это явление еще не получило должной интеллектуальной рефлексии, хотя некоторые его контуры уже просматриваются.

В американской трактовке Центральная Азия никогда не была тождественна советской Средней Азии: она унаследовала британскую интерпретацию этого понятия. В Советском Союзе понятие “Средняя Азия” включало в себя Узбекскую, Таджикскую, Туркменскую и Киргизскую ССР. К Центральной Азии в американском понимании помимо них относят Казахстан, западные районы КНР, Афганистан, Пакистан, иногда – зону индо-пакистанского пограничного конфликта и Монголию. За этим стоит политический подтекст: расширенно трактуя понятие “Центральная Азия”, американцы не признавали претензий России на приоритетное партнерство со среднеазиатскими республиками бывшего СССР.

Соединенные Штаты традиционно (фактически с Первой мировой войны) позиционировали себя как лидера Западного мира. Однако в XIX в. политика США была развернута прежде всего на Тихий океан. Соединенные Штаты вели активную политику в отношении Японии и Китая, масштаб отношений с которыми превосходил в отдельные периоды связи Вашингтона с европейскими странами. Еще в конце XIX в. США были скорее тихоокеанской, чем европейской державой, выстраивая баланс сил прежде всего в этом регионе. Это традиционно делало США более связанными с Японией и Китаем, чем другие европейские страны 39. Такому подходу способствовало и самовосприятие американского общества как государства-эксперимента, простроенного на универсальных ценностях, то есть теоретически способного объединить Запад и Восток.

Развороту США к околоевразийским проектам способствовало и их особое географическое положение. В каком-то смысле оно напоминает Россию, находящуюся между Западом и Востоком. В американской публицистике начала ХХ в., завязанной на политику в Восточной Азии, было модно писать о том, что Калифорния – точка смыкания Запада и Востока (см. подробнее 40). Если к Западу лежат Китай и Япония, а к Востоку – Вашингтон, Атлантический океан и Европа, то что такое США в европейской дихотомии Запад–Восток? И куда, собственно, отнести США, мало участвовавшие в европейских делах, но провозгласившие в 1899 г. доктрину “открытых дверей” по защите территориальной целостности Китая от европейских держав? Адмирал А.Т. Мэхен поэтично писал о том, что в своем детстве Америка стояла на берегах Атлантического океана, в юности видела Мексиканский залив, а зрелость влечет ее на Тихий океан. Все эти идеи воскресли в начале холодной войны, когда Соединенные Штаты в 1950-х годах выстраивали свои опоры на Тихом океане (Япония, Филиппины, АНЗЮС) и глубоко вовлекались в индокитайские дела 41. Соединенные Штаты представали особым миром – державой с мессианской идеологией, не укладывавшей в дихотомию Запад–Восток.

Популяризатором буддизма в США выступил писатель Джером Дэвид Сэлинджер (1919–2010). В рассказах и повестях, посвященных семейству Глассов, он постоянно обращался к теме китайского варианта буддизма (дзен-буддизма), синтезу буддизма и конфуцианства. Дух семьи Гласс предполагает разнообразные духовные практики, в первую очередь дзэн-буддизм. Каждый рассказ Сэлинджера выступал как притча дзен, доказывавшая превосходство китайской культуры над западной. Популярность Сэлинджера у молодежных движений 1960-х годов привела к распространению этих идей в США. Этому способствовало возвращение в Америку ветеранов Второй Индокитайской войны (1964–1973), близко познакомившихся с буддистской культурой.

Интерес к проблемам собственно евразийства в США привнес историк-эмигрант Георгий Вернадский (1887–1973) – сын известного естествоиспытателя В.И. Вернадского (1863–1945). C 1931 г. Вернадский преподавал в Йельском университете, в дальнейшем также в Гарвардском, Колумбийском и Чикагском университетах. Тогда это был интерес небольшого сегмента американского научного сообщества: в своем большинстве американские исследователи относились к евразийству негативно, видя в нем оппозицию либеральной идеологии. Ситуация стала меняться только в ходе афганской войны (1979–1989), когда США оказали помощь моджахедам против СССР 45. В дальнейшем администрации Джорджа Буша-ст. (1989–1992) и Уильяма Клинтона (1993–2000) обсуждали новую роль Центральной Азии в политике Вашингтона 46.

Перелом наступил после прихода к власти в 2001 г. республиканской администрации Джорджа Буша-мл., что было вызвано проведением антитеррористической операции НАТО в Афганистане. На рубеже 2001–2002 гг. американские эксперты заговорили о том, что впервые в истории Соединенные Штаты стали “евразийской державой”, получив военные базы в Узбекистане и Киргизии. Стратегия национальной безопасности США редакции 2002 г. фокусировала внимание на Афганистане и связанной с ним Центральной Азией, куда перебазировались ключевые интересы Вашингтона в контексте борьбы с терроризмом. В 2004 г. Институт анализа внешней политики выпустил программный документ “Центральная Азия в стратегии и оперативном планировании США”. Авторы полагали, что американская политика в Центральной Азии должна придерживаться двух принципов: во-первых, четко определять самостоятельное значение данного региона, а во-вторых, утверждать в качестве главной цели борьбу с экстремизмом и исламским сепаратизмом.

США предприняли попытку “прорыва в Евразию”. Весной 2002 г. администрация Дж. Буша-мл., заключив декларацию о партнерстве с Узбекистаном, стала зондировать возможность вступления или предоставления Соединенным Штатам статуса ассоциированного члена Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), что вызвало в организации определенный кризис 47. 1 июля 2002 г. Центральная Азия была включена в зону ответственности Центрального командования вооруженных сил США. Именно в это время среди американских экспертов стал обсуждаться проект “обновленного СЕНТО” – военно-политического альянса США с Пакистаном, Афганистаном, Узбекистаном, Киргизией, а возможно, и Казахстаном. К 2006 г. стала понятна неудача этого “прорыва”, и американцы сосредоточились на консолидации “британского наследства”, основанного на улучшении американо-индийских отношений.

Первым проектом США по сбору “британского наследства” стал “АфПак”: превращение Афганистана и Пакистана в единое военно-политическое пространство, находящееся под сдвоенными гарантиями безопасности со стороны НАТО и Индии 48. Автором понятия “АфПак” был американский дипломат Ричард Холбрук (1941–2010), назначенный специальным представителем президента США по проблемам Афганистана и Пакистана. На основе его доклада президент Б. Обама 27 марта 2009 г. предложил всеобъемлющую стратегию США в регионе “АфПак”. Однако Индия заявила о непризнании Пакистана в его современных границах, а афганское правительство Х. Карзая не согласилось с делимитацией границы с Пакистаном по “линии Дюранда”, превратившей пуштунов в “разделенный народ”. 21 января 2010 г. Р. Холбрук заявил, что США отказываются от использования понятия “АфПак”, хотя в 2013 г. американцы попытались его возродить. В 2017 г. администрация Д. Трампа (2017–2020) стремилась расширить его до проекта “АфПакИндия”.

Второй проект – Индо-Пацифика (Indo-Pacific) – вновь стал американским проектом с опорой на “британское наследство”. Термин Индо-Пацифика пришел из географии, где означал акваторию Индийского и западной части Тихого океанов. Изначально он был разработан индийским военным аналитиком Гурпритой Кхураной в начале 2007 г. В американской аналитике термин стал утверждаться примерно с 2014 г. 49 50, но на официальный уровень вышел при президенте Д. Трампе. Понятие “Индо-Пацифика” было включено в Стратегию национальной обороны США редакции 2018 г., а Тихоокеанское командование США в июне 2018 г. было переименовано в Индо-Тихоокеанское командование. Возможно, что созданный осенью 2021 г. альянс AUCUS (Австралия, Великобритания и США) станет институциональной основой этого проекта.

Речь идет о создании дуги восточной и южной окраины Евразийского континента с участием в ней США. Изначально он назывался “Квадро” (Quad – четырехугольник) как объединение “четырех демократий” Индо-Тихоокеанского региона – США, Японии, Австралии и Индии. Затем он стал превращаться в проект с участием также Новой Зеландии и Великобритании, а возможно, Индонезии. Можно рассматривать оба этих “евразийских проекта” как альтернативу китайским проектам Экономического пояса Шелкового пути (ЭПШП) и “Пояса и пути”. Но возможно, они будут просто “пересборкой” “британского наследства” на новом историческом витке развития.

Американское квазиевразийство пока находится в процессе становления: ему мешает мощный пласт либеральной идеологии и позиционирование США как лидера Западного мира. Но глубокое вовлечение Вашингтона в политические системы Восточной, Юго-Восточной и Центральной Азии уже ставит вопрос об их политическом оформлении. Возможно, что проекты “АфПак” и “Индо-Пацифика” были только первыми пробами будущей идеологии присутствия Соединенных Штатов в Азии. Во многом американские проекты выглядят как возрождение старых британских проектов построения в Евразии альтернативы России на основе Индии, и этот проект, как полагают американские исследователи, имеет потенциал для интеллектуального развития.

Феномен евразийства не является сугубо российским явлением: в мире существовали и альтернативные варианты этого течения. Каждое из них (британское, немецкое и американское) содержало в себе три основных компонента евразийства: 1) отделение культурно-исторической Евразии (чаще всего – индоевропейской системы) от Евразии географической; 2) понимание культурно-исторической Евразии как единого комплекса; 3) определение своей страны как самобытной цивилизации, объединяющей элементы Запада и Востока, но не тождественной им обоим. Во всех случаях мы имеем дело с попытками обосновать создание системы (культуры, цивилизации), которая не является ни азиатской, ни европейской в полном смысле слова. Другое дело, что эти квазиевразийские проекты не были дружественны русскому евразийству: британское, германское и американское квазиевразийства рождались через противостояние с Россией, а не союз с ней. Это требует от нашей страны большей внимательности при обсуждении на Западе проблематики Евразии и евразийства.

Исторические примеры доказывают, что евразийская идеология – отнюдь не прерогатива России, данная ей раз и навсегда. Нашей стране еще, скорее, предстоит побороться за евразийство. Британия, Германия и США разрабатывали не менее мощные квазиевразийские проекты как альтернативные варианты сборки Центральной Евразии в собственные интеграционные блоки. Американские проекты “АфПАК и “Индо-Пацифика” можно представить как попытку США собрать в новые субблоки “британское наследство”. Проекты ЕС по активизации нефтегазовой политики в Центральной Азии опираются на мощную немецкую традицию связей с этим регионом. И здесь исключительно важную роль будут играть Индия, Туркменистан и Монголия. Если они решат присоединиться к российско-китайским экономическим и политическим проектам, то это даст шанс российскому евразийству. Если же они выберут приоритетное взаимодействие с США, Европейским союзом или даже Британией (в индийской политике нельзя исключать и такого поворота), это может привести к возрождению антиевразийства по отношению к России – неважно, с центром в Вашингтоне, Лондоне или Брюсселе.

В настоящее время многие из этих квазиевразийских проектов кажутся достоянием истории. Однако они, полагаю, могут быстро получить второе дыхание, превратившись в интеграционные проекты, альтернативные ШОС. Великобритания возрождает проекты интеграционных объединений на базе Содружества, что оставляет открытым вопрос об участии в них стран Южной Азии. Соединенные Штаты открыто пытаются собрать “британское наследство” то в виде “АфПака”, то “Индо-Пацифики”, то “инициативы четырех” (Австралия, Индия, США, Япония) как противовес российско-китайскому альянсу. Германское квазиевразийство на сегодняшний день кажется забытым, но активная вовлеченность Германии в конфликты на Украине, в Афганистане, в Грузии показывает, что интерес Берлина к проблемам Востока далеко не ушел в прошлое. Можно спорить о том, насколько реализуемы эти проекты. Однако идеология и исторический опыт для создания альтернативных России евразийских блоков существует, и этот опыт может быть использован странами НАТО для торпедирования российских интеграционных проектов в Евразии.